на главную

                                                                                      

Без Тютчева нельзя жить.

Лев    Толстой

...Если бы встала задача избрать из числа высших творцов мировой лирической поэзии даже самый узкий, самый тесный круг имен, имя Федора Ивановича Тютчева все равно должно было бы в него войти, как бы мы этот круг ни ограничивали. Афанасий Фет, видевший в Тютчеве «одного из величайших ли­риков, существовавших на земле», с замечательной точностью сказал о поражающем двуединстве, воплотившемся в тютчев­ском творчестве:

...Здесь духа мощного господство,

Здесь утонченной жизни цвет...

Да, каждого, кто войдет сердцем и разумом в лирический мир Тютчева, не может не поразить это почти сверхъестествен­ное слияние поистине вселенской мощи духа и предельной утонченности души. Слияние этих, казалось бы, несоединимых свойств и определяет, в частности, незаменимость и абсолютную цен­ность голоса Тютчева в мировой лирике. Как же рассказать о жизненных корнях тютчевской поэзии? Как выявить их, — не огрубив, не упростив, не засушив, — пе­ред тысячами и тысячами читателей, которых ныне неудержимо влечет к себе Тютчев? Но этого мало. И в своей личной судьбе, в своем частном бытии Федор Иванович Тютчев — бесконечно сложный человек, как бы весь сотканный из противоречий и разногласий. Вот хо­тя бы одно из характернейших противоречий тютчевской жизни: поэт был постоянно погружен — как мало кто из людей — в со­кровенный мир своих глубоко личных переживаний и в то же самое время непрестанно и со всей страстью мыслил о судь­бах России, Европы, целого мира. И это сочеталось, срасталось, сливалось подчас в одной и той же фразе какого-нибудь письма...

И, наконец, еще одно — и уж, без сомнения, труднейшее для биографа обстоятельство. Федор Иванович Тютчев был человеком, который крайне мало заботился о том, чтобы выразить, вопло­тить, утвердить себя внешне, так сказать, в публичной жизни. Всем, кто хотя бы в общих чертах знаком с его судьбой, хоро­шо известно, как неохотно, почти с открытым сопротивлением соглашался он на издание своих книг (да и вышло их при его жизни всего две — к тому же первая увидела свет, когда поэту было пятьдесят с лишним лет!). Он словно бы питал некое от­вращение к литературной жизни вообще. Мы почти ничего не знаем о встречах Тютчева с крупнейшими художниками и мы­слителями его времени... Автор первого — из всего лишь двух созданных до настоя­щего времени — более или менее обстоятельного жизнеописания поэта, Иван Аксаков, лично знавший Тютчева в течение трех де­сятилетий, а за восемь лет до кончины поэта ставший членом его семьи (мужем старшей дочери Анны), писал о нем:

«Первою биографическою чертою в жизни Тютчева, и очень характерною, сразу бросающеюся в глаза, представляется невоз­можность составить его полную, подробную биографию. Для боль­шинства писателей, — как бы умеренно они себя ни ценили, потомство, по выражению Чичикова, все же «чувствительный предмет». Многие еще при жизни заранее облегчают труд своих будущих биографов подбором материалов, подготовлением объяснительных записок. Тютчев — наоборот. Он не только не хлопо­тал никогда о славе между потомками, но не дорожил ею и между современниками; не только не помышлял о своем буду­щем жизнеописании, но даже ни разу не позаботился о состав­лении верного списка или хоть бы перечня своих сочинений... Никогда не повествовал о себе, никогда не рассказывал сам о се­бе анекдотов, и даже под старость, которая так охотно отдается воспоминаниям, никогда не беседовал о своем личном прошлом».

С другой стороны, чрезвычайно мало свидетельств о Тютче­ве оставили и знавшие его современники. Это имеет свое есте­ственное объяснение. Более или менее широкое признание поэти­ческой гениальности Тютчева состоялось очень поздно, лишь в нашем столетии. При жизни поэта лишь несколько человек осо­знавали всю грандиозность тютчевского творчества. Правда, сре­ди этих людей были Достоевский и Толстой. Достоевский видел в Тютчеве «первого поэта-философа, кото­рому равного не было, кроме Пушкина». Толстой склонялся даже к тому, что Тютчев как лирический поэт превосходит Пушкина. В ответ на возражение, что Пушкин «несравненно шире», Толстой говорил: «Зато Тютчев глубже... Тютчев, как лирик несрав­ненно глубже Пушкина». Здесь важен не столько результат спо­ра на тему «кто выше?», сколько сам факт, что подобный спор возможен.

Однако в глазах сколько-нибудь широкого круга и литера­торов, и читателей творчество Тютчева долго оставалось, по сути дела, «второстепенным» явлением...Долговременное установление истинного места тютчевского творчества в русской и мировой литературе обусловлено целой совокупностью причин. Но на одно очень простое и в то же вре­мя едва ли не главное (или, по крайней мере, исходное) обстоя­тельство следует сразу же обратить внимание. В отличие от Пуш­кина Тютчев был только и исключительно лирическим поэтом. Все его творческое наследие состоит (не считая юношеских сти­хов, набросков и переводов) из двухсот с лишним лаконичных стихотворений, умещающихся в небольшом томике. Правда, уже Фет сказал об этом томике:

Вот эта книжка небольшая

Томов премногих тяжелей.

Но в «общем» мнении именно внешняя «ограниченность» тютчевского наследия сознательно или бессознательно мешала поставить его в один ряд со столь очевидно широкими и много­гранными художественными мирами Пушкина, Гоголя, Достоев­ского, Толстого, хотя по глубине и размаху смысла, образному богатству и мощи, совершенству и гибкости слова и, главное, вы­соте творческого взлета поэзия Тютчева равноценна этим мирам.

Должно было пройти немалое историческое время, прежде чем «на весах» мировой культуры в той или иной мере уравня­лись такие явления, как эпос Вергилия и лирика Катулла, «Бо­жественная комедия» Данте и сонеты Петрарки, поэмы Фирдоуси и миниатюры Омара Хайяма, комическая эпопея Рабле и лири­ческие баллады Вийона и т. п. Следует признать, что еще и се­годня такие прямые соотнесения, как «Пушкин и Тютчев» или «Тютчев и Достоевский», звучат как бы не с полной уверенно­стью. Но, в общем и целом, верховное положение лирики Тютче­ва в русской и мировой литературе ныне не подлежит сомнению. Нельзя не заметить, что гений Тютчева впервые обрел дей­ствительно широкое признание в революционную эпоху *. Лишь в это время его имя равноправно зазвучало в одном ряду с именами величайших творцов нашей литературы. И чрезвычайно по­казательным свидетельством этого является ленинское отношение к Тютчеву.

Знавший В. И. Ленина еще с 1890-х годов видный деятель партии П. Н. Лепешинский, характеризуя вождя революции как «большого любителя поэзии, и именно поэзии классической» (об этом, кстати сказать, свидетельствует и ряд других мемуари­стов), счел нужным добавить: «Тютчев пользуется его преимуще­ственным благорасположением». Слова эти убедительно подтвер­ждаются тем фактом, что в личной ленинской библиотеке были две книги Тютчева, причем одна из них, как вспоминал посто­янно общавшийся с Лениным управляющий делами Совнарко­ма, находилась па этажерке около письменного стола, а «нередко и на самом столе», ибо Ленин «часто перелистывал, вновь и вновь перечитывал его стихи».

Не менее выразителен и тот факт, что в труднейшей ситуа­ции гражданской войны, 30 июля 1918 года, Ленин подписал по­становление Совета Народных Комиссаров о воздвижении памят­ников великим русским писателям и поэтам, постановление, в ко­тором рядом с именами Толстого, Достоевского, Пушкина, Гоголя стояло и имя Тютчева; позже, но еще до окончания гражданской войны, в 1920 году, Ленин поддержал решение об открытии му­зея-усадьбы имени Ф. И. Тютчева в подмосковном селе Мурано­ве, где жила с 1870-х годов семья сына поэта, Ивана Федорови­ча, сохранявшая тютчевские рукописи, библиотеку, личные ве­щи. Важно иметь в виду, что это был один из самых первых ли­тературно-мемориальных музеев, созданных после революции; да­же толстовский музей в Ясной Поляне открылся позднее, в сле­дующем году.

Ленинское отношение к Тютчеву имеет свой существенный смысл. Яркий свет бросает на этот еще не для всех очевидный смысл выступление Валерия Брюсова на торжественном заседании, посвященном 50-летию Ленина, заседании, состоявшемся в апреле 1920 года — незадолго до открытия тютчевского музея. В начале своей речи о Ленине Валерий Брюсов сказал: «Вчера вместе с Максимом Горьким мы вспоминали слова по­эта Тютчева:

Счастлив, кто посетил сей мир

В его минуты роковые.

 

Такие роковые минуты мы переживаем и сейчас...»

Ленин,сочувственно отнесся к этому зачину брюсовской речи. В. Д. Бонч-Бруевич вспоминал ленинские суж­дения о Тютчеве: «Он восторгался его поэзией... он говорил о стихийном бунтарстве великого поэта, предвкушавшего величайшие события...»

Да, поэзия Тютчева насквозь проникнута духом Истории, предчувствием грандиозных событий и переворотов. Но разгля­деть и понять все богатство, всю глубину тютчевского творчества очень нелегко. Ибо поэт вложил, вместил свою творческую волю в предельно сжатые лирические образы. То, что у его великих соратников развертывалось в монументальные эпические и дра­матургические полотна, Тютчев заключил в тесные границы ла­коничных стихотворений, где каждая строка как бы несет в се­бе не меньшую смысловую нагрузку, чем глава романа или сце­на драмы. И в самой этой предельной сжатости, концентрированности выразилась неповторимая самобытная природа тютчевского гения.

Одним из необходимых путей открытия поэта является, не­сомненно, тщательное изучение его жизни во всей целостности этого понятия, — жизни, которая, в конечном счете, явилась ос­новой творчества. Такое изучение призвано, в частности, рас­крыть и доказать, что Тютчев, при всем своеобразии судьбы его, был таким же центральным, стержневым деятелем отечествен­ной культуры, как Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой. В этом, пожалуй, и состоит главная цель книги о жизни Федора Ивано­вича Тютчева.

 

 

* Достаточно будет, по-видимому, сказать, что в первые три­дцать лет после смерти Тютчева (1874-1903) вышла всего одна книга о нем (к тому же ее написал родственник поэта — Иван Аксаков), а за следующие двадцать революционных лет было издано десять книг, посвященных Тютчеву.